Любопытный медведь. Встреча с Харги.
Добавлено: Вс фев 03, 2013 3:35 pm
В Эвенкии мать-Природа ,-- Тайга с ее обитателями: шаманическая ведунья и СУДЬБА. – все это составляющие универсального понятия: «Харги».
Представители цивильного запада, которых судьба забросила на долгие годы в этот «нетронутый рай» и которые сами же и обозвали эвенкийскую тайгу «краем непуганых идиотов» со временем приходят к пониманию: идиотами оказываются не местные обитатели, а, порой, и сами пришельцы.
В этом убеждаются те, кто врастает корнями в тонкую, легко ранимую почву таежного края.
Каждый обитатель вживается в тайгу по-своему: оставляет следы. Древние – подвешннные на высоких деревьях саркофаги. Столетиями сохраняются кочевые тропы – как желоб выбитые оленьими копытами в подстилающем каменистом грунте. Еще дольше остаются нетленными срубы древних зимовий возведеные на сухих курумах.
Первое «древнее» зимовье, прозываемое «Михайловым», мне, топографу экспедиции «Шпат» показали на правом берегу Южной Чуни в двадцати пяти километрах выше фактории Стрелка-Чуня в семидесятом году прошлого века. А через десять лет мне нежданно-негаданно довелось встретиться с самим строителем.
Встречи с медведем – крупнейшим хищником наших широт – становятся, как известно, повседневностью в тех местах, где медведя много.
В районе Подкаменной Тунгуски медведей сравнительно мало, и такие «встречи» на так уж часты, зато нагоняют на новичков страху – полные шаровары.
В нашей геологической экспедиции оказался такой новичок – сезонный рабочий с оргнабора в Красноярске. В самом начале сезона он ненароком встретился с небольшим бурым медведем, который, кстати, не проявил никаких признаков агрессии. Парень, увидев медведя, пронесся, петляя, изорвав на себе одежду, несколько километров в поисках стоянки геологов. Ребя та дружно и сразу «окрестили» его «зайцем» и по-другому уже больше не называли. А «Заяц» категорически отказывался выходить на работу в одиночку.
В той же экспедиции уже восьмой сезон работал и я, обеспечивая геодезическими работами все геологические отряды партии №27, разбросенные севернее правого берега Подкаменной Тунгусски. Встречая в разных местах и вблизи лагерей партии свежие следы и «метки» медведя я недоумевал: что ищет тут косолапый? Запасы свежих продуктов или даже консервы? Я видел не раз разорванные медвежьими когтями банки тушенки или банки сгущенки, выдавленные, как тюбики. Но знал и другое: стоит в любом месте тайги поселиться человеку – зверь тут же покидает эту территорию.
В конце сезона неоднократно замечал я вокруг месторождения «Хрустальный» на реке Чамба следы пребывания зверя – свидетельство того, что медведь ищет место для устройства берлоги. «Ралведчика», как нарек я своего спутника-невидимку, он узнавал уже безошибочно по особенностям отпечатков ступни и когтей.
Страхотерпец «Заяц» числился из палатки по нужде, лицом к лицу столкнулся с навязчивым медведем. «Заяц в панике поднял на ноги весь «табор», но высыпавшие из спальных мешков люди, похватавшие что попало под руку, не обнаружили и следов зверя.
-- Ну, и где где же твой обидчик?—спросил геофизик Санька Крылов.—Небось приснился косолапый?
-- Ей богу, видел – вот у этого листвячка. Стоит на четвереньках, весь черный, головой мотает из стороны в сторону.
-- Небось глугаря видел, а у страха-то, известно, глаза – во-о! – хихикнул сверстник «Зайца» шурфокоп Грига, красноречиво выставив два пудовых кулака.
Похохотав, участники поисково-разведочных разошлись по своим палаткам и продолжали недолгий теперь сон перед новым трудовым днем.
Вернулся к месту ночлега и я. Только ночевал я не в палатке, а в крохотной свежесрубленной, всего два метра на полтора, избушке,где места хватало лишь для двух узких нар и столика-дощечки между ними, куда пригласил меня пару дней назад старый бич-абориген Михайло.
-- Видать надолго устроился, не зимовать ли тут собрался? – спросил я Михайлова при знакомстве.—Без помощника строил-то?
-- По старой привычке.Чем каркас городить под палатку, мне легче срубик смастырить. Навсегда.
– Навсегда это как?
–Хоть на сезон, хоть на день.«С жильем своим не расставайся, а, уходя-- навек прощайся».—перефразировал строку известной песни Михайло. – соседние нары свободны, занимай.
Мы ни на минуту не умолкали, хотя оба по натуре были неразговорчивы, склонны к уединению, разными и по возрасту и по профессиональному статусу. Нас обьединяла дорогая сердцу тема – жизнь в фактории Стрелка – Чуня, где прошли наши, как мы считали на тот момент, самые счастливые годы жизни.
Ночью нас разбудили отчаянные вопли: --«медведь»!
С самого начала ночной паники Михайлов не выходил из домика,только выглянул и, поняв в чем дело, спокойно вернулся на свою лежанку.
Вернувшись после происшествия я пожалел, что сосед спокойно спит и ничуть не озаботился ночным ЧП и прилег поверх спального мешка, чтобы унять возбуждение. Внезапно Михайлов заговорил:
-- Такие уникумы встречаются. Редко, как и среди людей. Их любопытство, желание пообщаться, пересиливают страх. И они лезут на рожон, да и на рогатину. А человек убивает их от страха, хотя зверь к нему с добром.
Я не сразу понял, что речь идет о ночном госте – «Разведчике», как прозвали в отряде медведя, беспокоившего поисковиков с начала сезона.
На Стрелку-Чюню мы с Михайлом попали в разные эпохи – с разрывом в четверть века.
Михайлов, как водится у постоянных рабочих экспедиции, покантовался во всех ипостасях: и поисковым, и горнорабочим,и рубщиком визирок, и помощником топографов. Когда он с кем нибудь из товарищей появлялся в поселке фактории Стрелка-Чуня, все младшее население выходило из домов встречать «экспедишников» с распростертыми обьятиями и нехитрым естественным гостеприимством.
Среди встречавших выделялась своей экзотической красотой юная девушка «прекрасная креолка», как номинировал ее старший геолог партии Ю.С.Орлов. Катя,как звали девушку, только три года назад окончила школу. Школа-интернат находилась в столице Эвенкии Туре. Летние каникулы, как и все дети оленеводов, Катя проводила в оленьем стаде.
Двадцатилетний Михайло искал любой повод, чтобы отправиться в поселок, -- повидаться с полюбившейся девушкой. Сочувствуя парню , старший геолог стал давать ему разные поручения – чаще всего для покупки каких либо продуктов для отряда. Тем более, что месторождение «Железная гора», где велась в тот год детальная разведка исландского шпата, находилось в семи километрах от поселка вышее по течению Южной Чуни. В случаях, когда не было под рукой казанки с мотором, влюбленный переправлялся вплавь на правый берег, держа одежду над водой в одной руке и, быстро одевшись, бежал по тропе через тайгу по прямой, сокращая путь на два километра. Возвращаясь, он не бежал, а буквально летел на крыльях переполнявшего его счастья.
Наблюдая это, старший геолог пришел к выводу, что будет очень полезно для отряда назначить Михайлова хозрабочим. К тому времени в поселке фактории начались неизбежные пересуды, которые все больше досаждали влюбленным. Да и частые отлучки с месторождения хозрабочего стали мешать ему полноценно исполнять свои обязанности. И начальник участка согласился оформить на работу невесту хозрабочего на пищеблок.
Чета Михайловых, сыграв свадьбу, переехала на Железную гору. После медового месяца, Михайлов, с одобрения старшего геолога, взялся за строительство избушки-зимовья.
«Михайлово зимовье», испокон, располагалось на Южной Чуне выше по течению от фактории Стрелка и почиталось самым старым, самым ближним на пути к порогу, и самым некомфортным. Если в обычную избушку средний человек мог войти во весь рост,то в Михайлову нужно было вползать на четвереньках. Каждый вползающий, чертыхаясь, по своему обьяснял необычность постройки: то-ли древний человек Михайло сотворил такое ради экономии труда, то-ли тепла от махонькой печурки у подножия правой лежанки,то-ли сам Михайло был карликом.
В силу своей относительной близости к поселку Стрелке-Чуня,-- всего двадцать пять километров,-- Михайлово зимовье было почти всегда занято, особенно в выходные дни, когда жители, не являвшиеся кадровыми охотниками. устремлялись подальше в тайгу для стяжания древнего почетного титула «добытчик».
Об этом я и поведал своему соседу.
Михайло долго молчал, захваченный нахлынувшими воспоминаниями. Затем охрипшим голосом произнес:
-- Это мое зимовье…
-- Что-что?-- Не поверил я ушам своим. -- Абсурд полный. Всем известно—оно построено при царе-горохе!
-- Я начал строить его лет двадцать пять назад, для своей невесты. Жены любимой.
-- Да какой же это терем для зазнобы. Больше похож он на конуру. Или гробницу, далеко не индийскую.
-- Так получилось. Помешал «Хозяин».
-- Это кто-ж такой, медведь что ли?
-- Он самый, амикан. Такой же любопытный как и ваш Разведчик.
-- Напал, что ли?
-- Да ничего похожего на нападение или агрессию. Шастал вокруг несколько дней, пока я заготавливал бревна. Успел я повязать пять венцов, и дождь закрапал .Бежать на участок по мокрому не захотелось.Решил заночевать в незаконченом срубе – два спальника под рукой и кус брезента. Проложил по земле бревна, да и с боков подвалил изнутри к стенам.Один спальник внизу, другим накрылся, сверху брезент от дождя. Как в крепости. Так и уснул.
Проснулся как от обвала.Испугался по началу, дернулся, но понял что меведь налег.Но не рвал, не рычал. Вроде бы как… постанывал. Понял я, что любые попытки освободиться закончатся не в мою пользу. Лучше затихнуть, тем более наложенные по бокам бревна приняли на себя основную тяжесть звериного тела. Когда незваный гость засопел, я успокоился и даже смог как-то отдох-нуть.Заснуть по настоящему, конечно, не удалось, но к рассвету, будто провалился.Вот тут-то и пригрезился настоящий кошмар. Я резко дернулся во сне, медведь взревел. И тут топор, который я оставил слегка воткнутым в верхний венец, упал на пилу. От резкого лязга мой «гость» с рыком сиганул, оттолкнувшись к моему счастью от наваленных вдоль стен бревен и, разворотив стены сруба, скрылся в тайге.
Вернувшись домой рассказал о случившпемся Кате, она страшно перепугалась. -- Это была Харги! – озираясь прошептала таежная жительница.—Не к добру это!
-- Что ж потвоему она надела медвежью шкуру? – -- Харги вселилась в амикана!
Сруб я поправил. Но достроить избушку решил после. А тогда наложил оставшиеся бревна сверху в два наката, покрыл белым сфагнум-мхом, а сверху заложил все дерном.
Только судьба распорядилась так, что пришлось срочно уехать на похороны матери – в родную деревушку под Ленинградом.
После ритуальных хлопот, поминок остался без денег. Чтобы вернуться к жене пришлось подрабатывать шофером на трассе Москва-Питер. В одном из ночных рейсов заснул за рулем и надолго оказался в больнице.Вернуться довелось только неделю назад—четверть века спустя.
-- Вот это история! – подивился я. И продолжил:
-- А в зимовье твоем, года три назад, Славка Симеоничев продолбил меж нарами углубление, чтобы на ноги во весь рост можно было встать.—поведал Нидораев.—Бывший мариман, штурман дальнего плавания из Питера, что женился на Галке – заведующей пушной конторой. Теперь Михайлова заимка считается Славкиной. А сам Славка теперь главный среди штатых охотников. –
-- Углубил пол? Непонятно, а как же осыпи,вода?
-- Твой сруб стоял на каменистом грунте – спрессованном крупнообломочном туфе. Считай, что углубление вырублено в камне, к тому же получился естественный дренаж, а печурка, помещенная в сециально выдолбленной нише, прогревала камни так, что тепла хватало до утра.
Тут Бич первой гильдии всхрапнул, и я понял – пора спать. Звтра поутру предстояла ответственная работа: рекогносцировка точек теодолитного хода по визирке-просеке, обозначающей границу-контур восточного поискового полигона отряда Ю.В. Сапунова.
Во сне я продолжал свой рассказ, хотя старый Бич его не слышал.
«Только охотиться Славка Симеоничев не может: спит до десяти да и спросонок любит почитать пару часиков. Собак развел – свору, ведет отбор, чтобы вывести суперпороду. А клички им дает профессиональные: Норд, Зюйд, Грот, Бушприт, а одного пса, с черным пятном вокруг глаза, гордо окрестил -- Нельсон! Только все эти великолепные экстерьероносцы не хотели изводить себя беготней по следу, Делали круг и, минуя кадрового хозяина, возвращались к кормушке в факторию.
Однажды эвенк Луку, оставшийся без собак, попросил У Славки одолжить, чтобы не пропал даром сезон, одну из своры. Славка отдал самого, как он считал бесполезного – Зюйда.
Луку добыл с ним полсотни соболей, не считая тех, что взял с капканов.
Симеоничев тут же потребовал пса назад, приговаривая: «такая корова нужна самому».
Но у Славки Зюйд снова стал «уклоняться от работы».
С этими виртуальными словами я провалился в бездонный сон, без сновидений.
Поутру я вышел на угловой репер Участка Сапунова.
Путь пролегал по правому борту живописной реки Момонная, впадающей в Чамбу, обрамленной террасами, изобиловавшей небольшими водопадами, а главное, на ее берегах росли плодоносящие кедры. Поскольку в пределах поисковой территории партии №27 плодоносящих кедров больше не было, я неудержался от соблазна добыть хотябы одну шишку. Попытки сбить желанный плод при помощи дециметрового длинного хлыста ни к чему не привели. Азарт залил глаза, притупил мой разум. Я снял с плеча одностволку тридцать второго калибра и начал бухать по стволу прикладом. Орехов я не добыл, но ружье заклинил. Оно перестало поддаваться попытке раскрыть или закрыть патронник. «Авось,Бог не выдаст»-- легкомысленно понадеялся я, выйдя на исходный репер. Установил на центр веху с флажком-маячком и двинулся по визирке до предела видимости. Проходя десятый пикет, что означало сто метров от углового, в который раз увидел справа у коряжистого пня свежее-разрытую землю и ясные, хорошо знакомые следы когтей. «Привет разведчику»,-- доброжелательно крикнул я и подумал, что пожалуй правильней бы было назвать медведя геологом – похожие копуши делали геологи в маршрутах.
На одиннадцатом пикете, зафиксировал предел видимости. Вглядываясь назад, искал наилучшую видимость на репер, выбирая место для точки теодолитного хода. Установив точку, обернулся.
То что увидел вызвало спазм в горле. Икнул во всю грудь так громко, что испугался сам. Передо мной , на расстоянии ровно в тридцать шесть метров, на что указывали колышки пикетов, прямо поперек визирки, переступая на месте с левой на правую передние лапы, стоял «чокнутый», нарушивший все привычные понятия, совсем не похожий ни на разведчика, ни на геолога, зверь, от которого, по вышеизложенной причине, можно было ждать чего угодно.
По понятиям, усвоенным мной за восемь лет, зверь должен был или напасть неожиданно, так что жертва не услышала бы, до момента захвата. Либо так же быстро и без шума исчез бы сам зверь, и его гипотетическое пребывание можно было бы определить только по следам. А этот на месте, «какчает маяка», и делает вид что тебя не видит. И вглядывается влево, перпендикулярно просеке, вглубь полигона. По понятиям нужно бы на него рявкнуть. Но это правильно,если медведь нормальный. А этот… вдруг я заметил,что медведь, топчась и мотая головой из стороны в сторону, уже оказался на пять метров ближе и я торопливо прикинул варианты – чем может все закончится. Сразу осознал бесполезность сломанного ружья, маленького топорика. Как назло забыл надеть сегодня на пояс длинный свой нож, которым мог рубить визирки и даже валить полуторадециметровые деревья. Попытался потихоньку сдать назад.
Топтун в этом долгом, кропотливом соревновании оказался победителем. Между нами, через солидный промежуток времени показавшийся мгновеньем, оставалось всего двенадцать метров. С тоской убедился, что выхода нет.
За прошедшее мгновение, как водится, промелькнула жизнь. Особенно последние три года с момента встречи с Таис.
Таис прибыла в качестве врача в факторию Стрелка-Чуня после окончания Красноярского мединститута. Медпункт размещался в том же большом рубленом доме, что и пушная контора – разделяла их всего лишь бревенчатая стена.
Славка Симеоничев отправился к Железной горе на своей черной лодке с белой полосой вдоль ватерлинии и с белой же надписью на борту: «Белая ночь». Приколов лодку напротив Дома итээров, громко крикнул: «Привет покорителям недр!»
На крик вышли горные мастера Марковский, Епифашкин и я. Славка Симеоничев приветственно «взял под козырек» суконной буденовки и торжественно доложил о прибытии в Стрелку молодой специалистки, похожей на древнегреческую Таис-Афинскую. Далее сотрудник заготконторы пригласил ребят на смотрины.
Назавтра, в воскресенье, трое из приглашенных,среди которых был и я, пройдя на казанке шесть километров до слияния северного и южного притоков вошли в главную Чюню и еще через километр пришвартовались к левому берегу на котором расположился поселок Стрелка.
Войдя в заготконтору, мы увидели сидящую за столом девушку, с рвспущеными до плеч черными волосами. По гусарски щелкнули каблуками и взяли «кивера» на грудь. Она рассмеялась и с интересом окинула взглядом чуть раскосых вишневых глаз каждого и обратилась к хозяйке: «Галь, принимаем кавалеров?»
-- Они уж давным давно здесь как у себя дома. Что застыли, «кавалеры?»Иль забыли «каждый свой маневр?»-- весело провозгласила Симеоничева Галка. Стол вмиг заполнился всем, чем богата эвенкийская земля. Посыпались тосты. Заиграла музыка.Танцы перемежались пением под гитару. Когда рудознатцы исчерпали свой репертуар, запела Таис: «Ой вы очи волошковы, мовтроянды пелюсты вуста, стан твой нижный смерековый, ты веснянка моя – чаривна».
Все были слегка ошарашены.
-- Ты что, украинка?—спросил Славка.
-- По матери – да. Но не только. Мама наполовину эвенка. Папа -- барон Вильнис, выходец из Литвы. Рожден от русской матери.Был сослан когда-то.
-- Вот это букет! – восхитился Славка,-- тогда вызодит ты не Афинская, а «Таис Тунгусская»!
-- Пусть так, -- согласилась девушка.
-- Так и порешили, -- заключил Миша Марковский и предложил тост «за доктора Таис Тун-гусскую.»
Когда медведь приблизился на расстояние одного прыжка, он вдруг повернул голову в сторону своей «жертвы» и посмотрел мне в глаза. «Харги»?!—ужаснулся я.
В порыве отчаяния попытался разломить одностволку и случайно стукнул топориком по стволу ружья. Медведь, обиженно крякнув, рванулся вглубь полигона, периодически рявкая, будто укоряя своего противника в нечестной игре. Когда «дуэлянт» скрылся из виду, я по доносившимся рявканьям зверя понял, что тот заворачивает влево, перерезая мне путь в мой лагерь. «Шалишь паря»,-- по сибирски выразился я повеселев. Но глянув на часы был поражен, обнаружив, что противостояние длилось несколько часов. Крякнул и пошел в противоположную сторону к лагерю Сапунова.
Выслушав мой рассказ Сапуновцы зацокали языками: «А Заяц ведь не врал насчет медведя. Жалко парня. Утром отказался идти на работу и его уволили. Может еще не поздно вернуть?
А медведю—дуэлянту не суждено было устроить берлогу. Переместившись на север – в бассейн Чюни, на беду свою, оказался на пути Славки Симеоничева, с его сворой. И не скрылся сразу, как услышал их приближение. Собаки начали работать как на учебном полигоне и сполна познали вкус азарта и крови. А Славкин выстрел был точен.
После этого четвероногие «практиканты» пригнали сохатого-шестилетка, который был в самом расцвете сил. Симеоничев и его напарник Кушенок всадили в него весь запас пуль, но сильный зверь оставался на ногах. Собаки загнали лося в реку, и обескураженным охотникам пришлось лезть в воду и добивать его в упор дробовым зарядом. Лось- богатырь взвился на дыбы, заслонив над охотниками солнце. И рухнул навзничь, окатив обалдевших счастливчиков с ног до головы.
С тех пор собаки Симеоничева сразу поумнели, взматерели и стали пользоваться доброй славой среди охотников Тунгусо-Чунского района. А сам Вячеслав стал по настоящему кадровым охот-ником в фактории Стрелка-Чуня.
А Таис Тунгусская, когда по окончании сезона я уехал в Москву на камералку, была переведена поближе к столице. Катя, прождав возвращения Михайлова десять лет, уступила ухаживаниям литовца Амброса и стала его подругой. Зимой семдесят седьмого в лютый мороз она вышла из Стрелки и направилась на лесосеку, где Амброс заготавливал дрова для нужд фактории. Не дойдя километра до лесосеки, она присела передохнуть. Так ее и нашли замерзшей с зажатой меж колен бутылкой, из которой она успела отпить три глотка.
Во всей Стрелке нашелся только один человек, добровольно выполнивший скорбный ритуал: доставил согбенную в три погибели, промерзшую «до звона» любимую жену Бича первой гильдии в факторию и три дня топил баню, чтобы разморозить и придать останкам должную форму. Это был Слава Симеоничев.
- Она была права.—прохрипел потрясенный Михайло:
«Все предопределила Харги!»
Ноябрь2009г. В.И. Никифоров.
Представители цивильного запада, которых судьба забросила на долгие годы в этот «нетронутый рай» и которые сами же и обозвали эвенкийскую тайгу «краем непуганых идиотов» со временем приходят к пониманию: идиотами оказываются не местные обитатели, а, порой, и сами пришельцы.
В этом убеждаются те, кто врастает корнями в тонкую, легко ранимую почву таежного края.
Каждый обитатель вживается в тайгу по-своему: оставляет следы. Древние – подвешннные на высоких деревьях саркофаги. Столетиями сохраняются кочевые тропы – как желоб выбитые оленьими копытами в подстилающем каменистом грунте. Еще дольше остаются нетленными срубы древних зимовий возведеные на сухих курумах.
Первое «древнее» зимовье, прозываемое «Михайловым», мне, топографу экспедиции «Шпат» показали на правом берегу Южной Чуни в двадцати пяти километрах выше фактории Стрелка-Чуня в семидесятом году прошлого века. А через десять лет мне нежданно-негаданно довелось встретиться с самим строителем.
Встречи с медведем – крупнейшим хищником наших широт – становятся, как известно, повседневностью в тех местах, где медведя много.
В районе Подкаменной Тунгуски медведей сравнительно мало, и такие «встречи» на так уж часты, зато нагоняют на новичков страху – полные шаровары.
В нашей геологической экспедиции оказался такой новичок – сезонный рабочий с оргнабора в Красноярске. В самом начале сезона он ненароком встретился с небольшим бурым медведем, который, кстати, не проявил никаких признаков агрессии. Парень, увидев медведя, пронесся, петляя, изорвав на себе одежду, несколько километров в поисках стоянки геологов. Ребя та дружно и сразу «окрестили» его «зайцем» и по-другому уже больше не называли. А «Заяц» категорически отказывался выходить на работу в одиночку.
В той же экспедиции уже восьмой сезон работал и я, обеспечивая геодезическими работами все геологические отряды партии №27, разбросенные севернее правого берега Подкаменной Тунгусски. Встречая в разных местах и вблизи лагерей партии свежие следы и «метки» медведя я недоумевал: что ищет тут косолапый? Запасы свежих продуктов или даже консервы? Я видел не раз разорванные медвежьими когтями банки тушенки или банки сгущенки, выдавленные, как тюбики. Но знал и другое: стоит в любом месте тайги поселиться человеку – зверь тут же покидает эту территорию.
В конце сезона неоднократно замечал я вокруг месторождения «Хрустальный» на реке Чамба следы пребывания зверя – свидетельство того, что медведь ищет место для устройства берлоги. «Ралведчика», как нарек я своего спутника-невидимку, он узнавал уже безошибочно по особенностям отпечатков ступни и когтей.
Страхотерпец «Заяц» числился из палатки по нужде, лицом к лицу столкнулся с навязчивым медведем. «Заяц в панике поднял на ноги весь «табор», но высыпавшие из спальных мешков люди, похватавшие что попало под руку, не обнаружили и следов зверя.
-- Ну, и где где же твой обидчик?—спросил геофизик Санька Крылов.—Небось приснился косолапый?
-- Ей богу, видел – вот у этого листвячка. Стоит на четвереньках, весь черный, головой мотает из стороны в сторону.
-- Небось глугаря видел, а у страха-то, известно, глаза – во-о! – хихикнул сверстник «Зайца» шурфокоп Грига, красноречиво выставив два пудовых кулака.
Похохотав, участники поисково-разведочных разошлись по своим палаткам и продолжали недолгий теперь сон перед новым трудовым днем.
Вернулся к месту ночлега и я. Только ночевал я не в палатке, а в крохотной свежесрубленной, всего два метра на полтора, избушке,где места хватало лишь для двух узких нар и столика-дощечки между ними, куда пригласил меня пару дней назад старый бич-абориген Михайло.
-- Видать надолго устроился, не зимовать ли тут собрался? – спросил я Михайлова при знакомстве.—Без помощника строил-то?
-- По старой привычке.Чем каркас городить под палатку, мне легче срубик смастырить. Навсегда.
– Навсегда это как?
–Хоть на сезон, хоть на день.«С жильем своим не расставайся, а, уходя-- навек прощайся».—перефразировал строку известной песни Михайло. – соседние нары свободны, занимай.
Мы ни на минуту не умолкали, хотя оба по натуре были неразговорчивы, склонны к уединению, разными и по возрасту и по профессиональному статусу. Нас обьединяла дорогая сердцу тема – жизнь в фактории Стрелка – Чуня, где прошли наши, как мы считали на тот момент, самые счастливые годы жизни.
Ночью нас разбудили отчаянные вопли: --«медведь»!
С самого начала ночной паники Михайлов не выходил из домика,только выглянул и, поняв в чем дело, спокойно вернулся на свою лежанку.
Вернувшись после происшествия я пожалел, что сосед спокойно спит и ничуть не озаботился ночным ЧП и прилег поверх спального мешка, чтобы унять возбуждение. Внезапно Михайлов заговорил:
-- Такие уникумы встречаются. Редко, как и среди людей. Их любопытство, желание пообщаться, пересиливают страх. И они лезут на рожон, да и на рогатину. А человек убивает их от страха, хотя зверь к нему с добром.
Я не сразу понял, что речь идет о ночном госте – «Разведчике», как прозвали в отряде медведя, беспокоившего поисковиков с начала сезона.
На Стрелку-Чюню мы с Михайлом попали в разные эпохи – с разрывом в четверть века.
Михайлов, как водится у постоянных рабочих экспедиции, покантовался во всех ипостасях: и поисковым, и горнорабочим,и рубщиком визирок, и помощником топографов. Когда он с кем нибудь из товарищей появлялся в поселке фактории Стрелка-Чуня, все младшее население выходило из домов встречать «экспедишников» с распростертыми обьятиями и нехитрым естественным гостеприимством.
Среди встречавших выделялась своей экзотической красотой юная девушка «прекрасная креолка», как номинировал ее старший геолог партии Ю.С.Орлов. Катя,как звали девушку, только три года назад окончила школу. Школа-интернат находилась в столице Эвенкии Туре. Летние каникулы, как и все дети оленеводов, Катя проводила в оленьем стаде.
Двадцатилетний Михайло искал любой повод, чтобы отправиться в поселок, -- повидаться с полюбившейся девушкой. Сочувствуя парню , старший геолог стал давать ему разные поручения – чаще всего для покупки каких либо продуктов для отряда. Тем более, что месторождение «Железная гора», где велась в тот год детальная разведка исландского шпата, находилось в семи километрах от поселка вышее по течению Южной Чуни. В случаях, когда не было под рукой казанки с мотором, влюбленный переправлялся вплавь на правый берег, держа одежду над водой в одной руке и, быстро одевшись, бежал по тропе через тайгу по прямой, сокращая путь на два километра. Возвращаясь, он не бежал, а буквально летел на крыльях переполнявшего его счастья.
Наблюдая это, старший геолог пришел к выводу, что будет очень полезно для отряда назначить Михайлова хозрабочим. К тому времени в поселке фактории начались неизбежные пересуды, которые все больше досаждали влюбленным. Да и частые отлучки с месторождения хозрабочего стали мешать ему полноценно исполнять свои обязанности. И начальник участка согласился оформить на работу невесту хозрабочего на пищеблок.
Чета Михайловых, сыграв свадьбу, переехала на Железную гору. После медового месяца, Михайлов, с одобрения старшего геолога, взялся за строительство избушки-зимовья.
«Михайлово зимовье», испокон, располагалось на Южной Чуне выше по течению от фактории Стрелка и почиталось самым старым, самым ближним на пути к порогу, и самым некомфортным. Если в обычную избушку средний человек мог войти во весь рост,то в Михайлову нужно было вползать на четвереньках. Каждый вползающий, чертыхаясь, по своему обьяснял необычность постройки: то-ли древний человек Михайло сотворил такое ради экономии труда, то-ли тепла от махонькой печурки у подножия правой лежанки,то-ли сам Михайло был карликом.
В силу своей относительной близости к поселку Стрелке-Чуня,-- всего двадцать пять километров,-- Михайлово зимовье было почти всегда занято, особенно в выходные дни, когда жители, не являвшиеся кадровыми охотниками. устремлялись подальше в тайгу для стяжания древнего почетного титула «добытчик».
Об этом я и поведал своему соседу.
Михайло долго молчал, захваченный нахлынувшими воспоминаниями. Затем охрипшим голосом произнес:
-- Это мое зимовье…
-- Что-что?-- Не поверил я ушам своим. -- Абсурд полный. Всем известно—оно построено при царе-горохе!
-- Я начал строить его лет двадцать пять назад, для своей невесты. Жены любимой.
-- Да какой же это терем для зазнобы. Больше похож он на конуру. Или гробницу, далеко не индийскую.
-- Так получилось. Помешал «Хозяин».
-- Это кто-ж такой, медведь что ли?
-- Он самый, амикан. Такой же любопытный как и ваш Разведчик.
-- Напал, что ли?
-- Да ничего похожего на нападение или агрессию. Шастал вокруг несколько дней, пока я заготавливал бревна. Успел я повязать пять венцов, и дождь закрапал .Бежать на участок по мокрому не захотелось.Решил заночевать в незаконченом срубе – два спальника под рукой и кус брезента. Проложил по земле бревна, да и с боков подвалил изнутри к стенам.Один спальник внизу, другим накрылся, сверху брезент от дождя. Как в крепости. Так и уснул.
Проснулся как от обвала.Испугался по началу, дернулся, но понял что меведь налег.Но не рвал, не рычал. Вроде бы как… постанывал. Понял я, что любые попытки освободиться закончатся не в мою пользу. Лучше затихнуть, тем более наложенные по бокам бревна приняли на себя основную тяжесть звериного тела. Когда незваный гость засопел, я успокоился и даже смог как-то отдох-нуть.Заснуть по настоящему, конечно, не удалось, но к рассвету, будто провалился.Вот тут-то и пригрезился настоящий кошмар. Я резко дернулся во сне, медведь взревел. И тут топор, который я оставил слегка воткнутым в верхний венец, упал на пилу. От резкого лязга мой «гость» с рыком сиганул, оттолкнувшись к моему счастью от наваленных вдоль стен бревен и, разворотив стены сруба, скрылся в тайге.
Вернувшись домой рассказал о случившпемся Кате, она страшно перепугалась. -- Это была Харги! – озираясь прошептала таежная жительница.—Не к добру это!
-- Что ж потвоему она надела медвежью шкуру? – -- Харги вселилась в амикана!
Сруб я поправил. Но достроить избушку решил после. А тогда наложил оставшиеся бревна сверху в два наката, покрыл белым сфагнум-мхом, а сверху заложил все дерном.
Только судьба распорядилась так, что пришлось срочно уехать на похороны матери – в родную деревушку под Ленинградом.
После ритуальных хлопот, поминок остался без денег. Чтобы вернуться к жене пришлось подрабатывать шофером на трассе Москва-Питер. В одном из ночных рейсов заснул за рулем и надолго оказался в больнице.Вернуться довелось только неделю назад—четверть века спустя.
-- Вот это история! – подивился я. И продолжил:
-- А в зимовье твоем, года три назад, Славка Симеоничев продолбил меж нарами углубление, чтобы на ноги во весь рост можно было встать.—поведал Нидораев.—Бывший мариман, штурман дальнего плавания из Питера, что женился на Галке – заведующей пушной конторой. Теперь Михайлова заимка считается Славкиной. А сам Славка теперь главный среди штатых охотников. –
-- Углубил пол? Непонятно, а как же осыпи,вода?
-- Твой сруб стоял на каменистом грунте – спрессованном крупнообломочном туфе. Считай, что углубление вырублено в камне, к тому же получился естественный дренаж, а печурка, помещенная в сециально выдолбленной нише, прогревала камни так, что тепла хватало до утра.
Тут Бич первой гильдии всхрапнул, и я понял – пора спать. Звтра поутру предстояла ответственная работа: рекогносцировка точек теодолитного хода по визирке-просеке, обозначающей границу-контур восточного поискового полигона отряда Ю.В. Сапунова.
Во сне я продолжал свой рассказ, хотя старый Бич его не слышал.
«Только охотиться Славка Симеоничев не может: спит до десяти да и спросонок любит почитать пару часиков. Собак развел – свору, ведет отбор, чтобы вывести суперпороду. А клички им дает профессиональные: Норд, Зюйд, Грот, Бушприт, а одного пса, с черным пятном вокруг глаза, гордо окрестил -- Нельсон! Только все эти великолепные экстерьероносцы не хотели изводить себя беготней по следу, Делали круг и, минуя кадрового хозяина, возвращались к кормушке в факторию.
Однажды эвенк Луку, оставшийся без собак, попросил У Славки одолжить, чтобы не пропал даром сезон, одну из своры. Славка отдал самого, как он считал бесполезного – Зюйда.
Луку добыл с ним полсотни соболей, не считая тех, что взял с капканов.
Симеоничев тут же потребовал пса назад, приговаривая: «такая корова нужна самому».
Но у Славки Зюйд снова стал «уклоняться от работы».
С этими виртуальными словами я провалился в бездонный сон, без сновидений.
Поутру я вышел на угловой репер Участка Сапунова.
Путь пролегал по правому борту живописной реки Момонная, впадающей в Чамбу, обрамленной террасами, изобиловавшей небольшими водопадами, а главное, на ее берегах росли плодоносящие кедры. Поскольку в пределах поисковой территории партии №27 плодоносящих кедров больше не было, я неудержался от соблазна добыть хотябы одну шишку. Попытки сбить желанный плод при помощи дециметрового длинного хлыста ни к чему не привели. Азарт залил глаза, притупил мой разум. Я снял с плеча одностволку тридцать второго калибра и начал бухать по стволу прикладом. Орехов я не добыл, но ружье заклинил. Оно перестало поддаваться попытке раскрыть или закрыть патронник. «Авось,Бог не выдаст»-- легкомысленно понадеялся я, выйдя на исходный репер. Установил на центр веху с флажком-маячком и двинулся по визирке до предела видимости. Проходя десятый пикет, что означало сто метров от углового, в который раз увидел справа у коряжистого пня свежее-разрытую землю и ясные, хорошо знакомые следы когтей. «Привет разведчику»,-- доброжелательно крикнул я и подумал, что пожалуй правильней бы было назвать медведя геологом – похожие копуши делали геологи в маршрутах.
На одиннадцатом пикете, зафиксировал предел видимости. Вглядываясь назад, искал наилучшую видимость на репер, выбирая место для точки теодолитного хода. Установив точку, обернулся.
То что увидел вызвало спазм в горле. Икнул во всю грудь так громко, что испугался сам. Передо мной , на расстоянии ровно в тридцать шесть метров, на что указывали колышки пикетов, прямо поперек визирки, переступая на месте с левой на правую передние лапы, стоял «чокнутый», нарушивший все привычные понятия, совсем не похожий ни на разведчика, ни на геолога, зверь, от которого, по вышеизложенной причине, можно было ждать чего угодно.
По понятиям, усвоенным мной за восемь лет, зверь должен был или напасть неожиданно, так что жертва не услышала бы, до момента захвата. Либо так же быстро и без шума исчез бы сам зверь, и его гипотетическое пребывание можно было бы определить только по следам. А этот на месте, «какчает маяка», и делает вид что тебя не видит. И вглядывается влево, перпендикулярно просеке, вглубь полигона. По понятиям нужно бы на него рявкнуть. Но это правильно,если медведь нормальный. А этот… вдруг я заметил,что медведь, топчась и мотая головой из стороны в сторону, уже оказался на пять метров ближе и я торопливо прикинул варианты – чем может все закончится. Сразу осознал бесполезность сломанного ружья, маленького топорика. Как назло забыл надеть сегодня на пояс длинный свой нож, которым мог рубить визирки и даже валить полуторадециметровые деревья. Попытался потихоньку сдать назад.
Топтун в этом долгом, кропотливом соревновании оказался победителем. Между нами, через солидный промежуток времени показавшийся мгновеньем, оставалось всего двенадцать метров. С тоской убедился, что выхода нет.
За прошедшее мгновение, как водится, промелькнула жизнь. Особенно последние три года с момента встречи с Таис.
Таис прибыла в качестве врача в факторию Стрелка-Чуня после окончания Красноярского мединститута. Медпункт размещался в том же большом рубленом доме, что и пушная контора – разделяла их всего лишь бревенчатая стена.
Славка Симеоничев отправился к Железной горе на своей черной лодке с белой полосой вдоль ватерлинии и с белой же надписью на борту: «Белая ночь». Приколов лодку напротив Дома итээров, громко крикнул: «Привет покорителям недр!»
На крик вышли горные мастера Марковский, Епифашкин и я. Славка Симеоничев приветственно «взял под козырек» суконной буденовки и торжественно доложил о прибытии в Стрелку молодой специалистки, похожей на древнегреческую Таис-Афинскую. Далее сотрудник заготконторы пригласил ребят на смотрины.
Назавтра, в воскресенье, трое из приглашенных,среди которых был и я, пройдя на казанке шесть километров до слияния северного и южного притоков вошли в главную Чюню и еще через километр пришвартовались к левому берегу на котором расположился поселок Стрелка.
Войдя в заготконтору, мы увидели сидящую за столом девушку, с рвспущеными до плеч черными волосами. По гусарски щелкнули каблуками и взяли «кивера» на грудь. Она рассмеялась и с интересом окинула взглядом чуть раскосых вишневых глаз каждого и обратилась к хозяйке: «Галь, принимаем кавалеров?»
-- Они уж давным давно здесь как у себя дома. Что застыли, «кавалеры?»Иль забыли «каждый свой маневр?»-- весело провозгласила Симеоничева Галка. Стол вмиг заполнился всем, чем богата эвенкийская земля. Посыпались тосты. Заиграла музыка.Танцы перемежались пением под гитару. Когда рудознатцы исчерпали свой репертуар, запела Таис: «Ой вы очи волошковы, мовтроянды пелюсты вуста, стан твой нижный смерековый, ты веснянка моя – чаривна».
Все были слегка ошарашены.
-- Ты что, украинка?—спросил Славка.
-- По матери – да. Но не только. Мама наполовину эвенка. Папа -- барон Вильнис, выходец из Литвы. Рожден от русской матери.Был сослан когда-то.
-- Вот это букет! – восхитился Славка,-- тогда вызодит ты не Афинская, а «Таис Тунгусская»!
-- Пусть так, -- согласилась девушка.
-- Так и порешили, -- заключил Миша Марковский и предложил тост «за доктора Таис Тун-гусскую.»
Когда медведь приблизился на расстояние одного прыжка, он вдруг повернул голову в сторону своей «жертвы» и посмотрел мне в глаза. «Харги»?!—ужаснулся я.
В порыве отчаяния попытался разломить одностволку и случайно стукнул топориком по стволу ружья. Медведь, обиженно крякнув, рванулся вглубь полигона, периодически рявкая, будто укоряя своего противника в нечестной игре. Когда «дуэлянт» скрылся из виду, я по доносившимся рявканьям зверя понял, что тот заворачивает влево, перерезая мне путь в мой лагерь. «Шалишь паря»,-- по сибирски выразился я повеселев. Но глянув на часы был поражен, обнаружив, что противостояние длилось несколько часов. Крякнул и пошел в противоположную сторону к лагерю Сапунова.
Выслушав мой рассказ Сапуновцы зацокали языками: «А Заяц ведь не врал насчет медведя. Жалко парня. Утром отказался идти на работу и его уволили. Может еще не поздно вернуть?
А медведю—дуэлянту не суждено было устроить берлогу. Переместившись на север – в бассейн Чюни, на беду свою, оказался на пути Славки Симеоничева, с его сворой. И не скрылся сразу, как услышал их приближение. Собаки начали работать как на учебном полигоне и сполна познали вкус азарта и крови. А Славкин выстрел был точен.
После этого четвероногие «практиканты» пригнали сохатого-шестилетка, который был в самом расцвете сил. Симеоничев и его напарник Кушенок всадили в него весь запас пуль, но сильный зверь оставался на ногах. Собаки загнали лося в реку, и обескураженным охотникам пришлось лезть в воду и добивать его в упор дробовым зарядом. Лось- богатырь взвился на дыбы, заслонив над охотниками солнце. И рухнул навзничь, окатив обалдевших счастливчиков с ног до головы.
С тех пор собаки Симеоничева сразу поумнели, взматерели и стали пользоваться доброй славой среди охотников Тунгусо-Чунского района. А сам Вячеслав стал по настоящему кадровым охот-ником в фактории Стрелка-Чуня.
А Таис Тунгусская, когда по окончании сезона я уехал в Москву на камералку, была переведена поближе к столице. Катя, прождав возвращения Михайлова десять лет, уступила ухаживаниям литовца Амброса и стала его подругой. Зимой семдесят седьмого в лютый мороз она вышла из Стрелки и направилась на лесосеку, где Амброс заготавливал дрова для нужд фактории. Не дойдя километра до лесосеки, она присела передохнуть. Так ее и нашли замерзшей с зажатой меж колен бутылкой, из которой она успела отпить три глотка.
Во всей Стрелке нашелся только один человек, добровольно выполнивший скорбный ритуал: доставил согбенную в три погибели, промерзшую «до звона» любимую жену Бича первой гильдии в факторию и три дня топил баню, чтобы разморозить и придать останкам должную форму. Это был Слава Симеоничев.
- Она была права.—прохрипел потрясенный Михайло:
«Все предопределила Харги!»
Ноябрь2009г. В.И. Никифоров.